А вот какие истории Эка рассказала: проходит, значит, она у себя в университете мимо доски объявлений. А там висит список группы. Ну, она подошла поближе, смотрит, там значится фамилия «Карлсон». Тут она развеселилась, стала дальше читать. А дальше написано — «Дэниел» (есть у них в группе швед Дэниел, просто Эка его фамилии раньше не знала). Читает дальше, а там написано — «Йосиро, Адольф». Ну что тут такого, ну много у человека разных имен, на Западе это случается, особенно если у кого мама-японка. Так что есть у Эки в группе тип с именем Дэниел Йосиро Адольф Карлсон. Нарочно не придумаешь!

Уругваец Диего учится у Эки в группе. Без него, по ее словам, жизнь была бы пресной и скучной. А так Диего все время шутит. Вот задали им рассказать по-японски про свои путешествия и фотографии предоставить. Вот что рассказал Диего.

«Однажды поехали мы с другом заниматься виндсерфингом. Вот, видите, темный уголок на морской фотографии? Это мой большой палец. А сам я в кадр не попал. Так вот, представьте себе — друга съела акула. Вот видите, там в воде темное пятнышко — это акулий плавник… Так вот, сидит мой друг в животе у акулы и тоскует. Послал я ему передачу с едой. Акула сама все съела, другу ничего не передала. Да только еда была очень перченая. Вот акула и поперхнулась и друга моего выкашляла. Он отлетел и ударился о береговые камни, теперь лежит в больнице, а я к нему хожу с передачами…»

А Манас рассказал нам подробности про сикхские шапочки — такая как у него, называется «патка». Ее носят мальчики и юноши. Для людей постарше и официальных случаев существует чалма. У стариков она большего размера. В принципе, Манас уже тоже должен носить такую. Но, по его выражению, он любимый младший сынок и ему все позволено. Впрочем, если бы родители Манаса прознали про то, что тут в Японии он вообще часто волосы не закрывает, а ходит с хвостом, то они бы его просто на месте прибили. Особенно если бы узнали, что мы тут недавно заплели Манасу две хорошенькие косички с ленточками. Очень ему идет, по-моему. Правда, когда двухкосичечный Манас крался из моей комнаты в свою, то сперва воровато выглядывал из-за каждого угла, а потом уж пробирался дальше.

Еще Манас рассказывал, что в Индии есть главный храм сикхов — Золотой храм. Раньше он и правда был из золота. А потом англичане его порядком ограбили. Но и сейчас там много еще богатств осталось. Каждый сикх должен бывать в этом храме хотя бы раз в год. Манас и фотографии показывал — огромный золотистый куб с четырьмя башенками по углам. Стоит в озере, внутрь можно попасть только по мосту. Очень, очень красиво!

С утра расчесываюсь, вдруг кто-то в дверь — скреб! Я уверена — Маша. Входите, говорю. Вовсе не Маша, а Манас! Уставился на мои длинные волосы и вдруг изрек: «Отрадно видеть, что у хоть у кого-то еще по утрам такие же проблемы с расчесыванием, как и у меня…»

Недавно ходили с Машей, Экой и Манасом в кино на Умэду. Умэда — это огромный район в центре Осаки, небоскребы, магазины, развлечения. Там, помимо прочего, есть красный небоскреб с красным же чертовым колесом на верхушке. После кино решили прокатиться. Залезли, сели. Кабинки застекленные, перед посадкой всех-всех фотографируют. Мы втроем сфотографировались. Манас сказал, это для того, чтобы, если что, потом сразу была фотография для надгробного камня. Действительно получается очень высоко. Было уже темно, и дождь моросил. Вся Умэда светилась огнями. У огней — туманные ореолы. Улицы — как головокружительные ущелья со светящимися, извивающимися, живыми змеями огней: это машины едут. Красный обод чертова колеса искрится светом и дождевыми каплями.

Фотография хорошая получилась, теперь у меня дома стоит!

По дороге домой в электричке видели девушку. Она читала ноты Рахманинова и отбивала такт ногой. Интересно, специалист в этой области мог бы по ее ноге определить, что именно она читает?

А на следующий день я получила имейл от моего официального руководителя, профессора-архитектора Сакураи. К нему в университет я должна перейти после полугода в инязе, в сентябре. Профессор Сакураи, судя по всему, тип с причудами. У меня был выбор, куда ехать: три разных профессора — из Токио, Нагои и Осаки — были согласны работать со мной. Но первые два затребовали кучу дополнительных справок, а осакский Сакураи прислал только подписанное письмо-согласие и ни слова больше. Этот человек — с тараканами в голове, подумала я. Он безалаберен и наверняка талантлив… Впрочем, когда в посольстве меня спросили, куда я хочу ехать, то Осаку я выбрала в первую очередь за удобное, близкое к архитектурным памятникам расположение. Но и личность профессора тоже была немаловажным фактором. Как выяснилось намного позже, в области реставрации и истории архитектуры Сакураи — лучший в стране специалист. Вот уж не думали не гадали. По мере развития дальнейшей нашей с ним переписки (а она ограничивалась только самыми необходимыми вопросами) в его высказываниях также пару раз проскальзывало нечто, наводившее меня на мысль о его крайней чудаковатости.

В Японию я приехала в начале апреля. Время встретиться со мной сэнсэй Сакураи нашел только теперь, в мае. Впрочем, это не слишком меня расстроило — и без того было нескучно. Тем не менее в метро по дороге в университет Кинки (как мне объяснил в письме Сакураи, их станцию перепутать невозможно, потому что на предыдущей очень пахнет жареным мясом, а на нужной выходит толпа студентов) я несколько волновалась. Рассматривая в вагоне пожилых японцев, думала: «Вот хорошо бы, Сакураи был похож на этого, или, не дай бог, будет как тот!» Зря старалась! Профессор оказался ни на кого не похож!

Университет Кинки большой и старый: много зелени, есть красивые дома, даже готических форм. Архитектурное кубло напоминает все прочие архитектурные кубла мира — тесно заставлено кульманами и полками, козлотронами и прочим добром. Везде висят и валяются разнообразные бумажки и картинки. Сакураи на вид между сорока и пятьюдесятью годами [34] , высокий, худенький, с живым треугольным и каким-то очень уж нестандартным лицом. Симпатичный… Или нет? Не пойму.

Когда я пришла, у него как раз сидели какие-то важные дядьки и он разговаривал с ними на таком старорежимном вежливом японском, что наш помешанный на вежливой речи грамматик Саката умер бы от зависти. Все это явно не вселило в меня оптимизма, а вдруг он какой-нибудь зануда? И что мне тогда делать? Я расстроилась. Но тут, в середине какой-то заковыристой официальной фразы, Сакураи вдруг расхохотался. Очень звонко и как-то удивительно: с высоким переливом в конце. Так смеются только дети. Мне сразу стало ясно, что я попала именно туда, куда мне надо. Впрочем, кто бы сомневался!

Дядьки наконец-то ушли, а мы с Сакураи принялись знакомиться. Сначала он очень смешно пытался говорить со мной медленно и словами из учебника, но потом привык и стал выражаться нормально. Сакураи действительно очень знаменит и занят. Все время разъезжает и что-то реставрирует или восстанавливает. Обещал иногда брать меня с собой и показать реставрационные работы. Про нашу архитектуру он практически ничего не знал. Говорили о славянской архитектурной специфике и ее «деревянных» корнях. Он смотрел мои фотографии и книги по нашей деревянной архитектуре. Очень удивился размаху и множеству деревянных церквей. Сказал, что во многом они очень похожи на японские, даже присутствуют почти все классические конструктивные приемы. По-моему, это его потрясло.

И не знал он, конечно, что я-то на самом деле тот еще специалист по деревянной архитектуре! Раньше интересовалась только готикой да романикой, диссертацию по модерну написала. А дерево… Ну что дерево! Стипендию в Японии захотела получить, вот и придумала себе новую тему. Книжек набрала. Только прочесть мало что успела — все как-то быстро так вышло. То непонятно еще было, едешь или нет, а тут раз — в восемь утра звонок из посольства, и барышня говорит в трубку по-японски: «Вам стипендию дали, выезжать через месяц». И все — как жизнь кто пополам поделил, все, что было до того, ладонью назад отпихнул… И вот уже — Япония, университет Кинки, профессор Сакураи! И еще аспиранты его в мастерской. Все — мальчики-буки. Но ничего, я их быстро на уши поставлю!