Потом мы глядели на знаменитую пагоду Кофукудзи. Сакураи сказал, что ее скоро будут реставрировать и тогда я смогу на нее залезть. Еще сказал, что если у пагоды фундамент каменный, как тут, то, значит, она старинная, а если с деревянным настилом, то, значит, новая.

— А с какого времени стали строить настилы?

— Примерно с периода Хэйан.

Ну и отсчеты у них — с начала периода Хэйан прошло уже больше тысячи лет. Хотела бы я послушать, как у нас кто-нибудь назовет новым строение возрастом в десять веков!

— У этого павильона есть редкая особенность — выпуск стропил под крышей идет в три ряда. Обычно только в один или в два. Когда в один, называется «хито-но-ки», в два — «фута-но-ки», в три — «ми-но-ки». Понятно?

— Понятно!

— Repetez s’il vous plait! [45]

Честно говоря, я не очень-то запомнила, но Митико пихает меня в спину и шепчет:

— Повторяй давай, а то он не отцепится, я его знаю!

— Да ничего, привыкнешь, — заверяет меня после Дзюнко, — я ведь, когда маленькая была, мы с отцом в Испании жили.

— Ну и?

— Ничего, когда вернулись, я совсем по-японски говорить не умела. Меня папа учил. Теперь, как видишь, нормально…

Да, это, конечно, утешает.

Я догоняю Сакураи и разом выпаливаю ему все три страшных слова: «Хито-но-ки, фута-но-ки, ми-но-ки!» А он вдруг ежится и тихо (уже раз в пятый, наверное) просит:

— Слушай, а повтори еще раз, пожалуйста, как по-русски будет «церковь», я опять забыл…

Вдалеке, между темных деревьев, просвечивает большое поле со свечками.

— Ты туда случайно не хочешь? — интересуется Сакураи.

— Нет…

— Странно…

— Ха, пап, — это Дзюнко, — она там уже три раза была!

— Что, за последнюю неделю три раза в Нару ездила???

— Ну да.

— Crazy! [46]

Периодически я отстаю — что-нибудь сфотографировать. Потом оглядываюсь — все свои исчезли в толпе. И только Косида неподвижно маячит за правым плечом. Или за левым. Правильно, за этими глупыми иностранцами глаз да глаз нужен, а то сразу потеряются!

Потом мы идем в храм Тодайдзи — в Павильон Большого Будды. Там весь двор заставлен рядами параллелепипедов-фонарей. Сам господин Будда глядит на них из большого храмового окна. Мы заходим внутрь. Проходя мимо огромной руки статуи, замечаю головокружительную, узкую, зависшую в пространстве храма лестницу, ведущую из-под потолка, мимо скулы Будды, вниз к полу.

— Я с этой лестницы когда-то упал, — говорит Сакураи.

— И что? — с дрожью в голосе интересуюсь я.

— Ничего, больно было, — ухмыляется он.

Так вот оно бывает — кто-то, забыв про теодолит, скачет босиком в потоках летнего ливня по крутой брусчатке у собора святого Владимира. А кто-то катится с лестницы мимо лика Большого Будды в древней японской столице Нара. Для обоих — это обычная жизнь. Но если посмотреть с другого берега…

— Что ты будешь пить?

Отвечаю по-японски стандартно-вежливо:

— Меня устроит любой напиток.

Сакураи хмурится:

— Давай договоримся, мне ты будешь отвечать как человек, а не как японка. Так что ты будешь пить?

— Холодный черный чай с сахаром и лимоном фирмы «Липтон» в пластиковой бутылке с ребрышками посредине.

Сакураи хихикает.

Домой я возвращаюсь с Косидой. Он спрашивает, сама ли я писала ту бумаженцию для офиса. (Что-то типа рабочей программы на планируемые исследования.)

— Сама, а что такого?

— Ничего, просто там таких иероглифов сложных куча была.

— Так я же со словарем!

— Ну и что, все равно круто!

— Что же там крутого, ты сам видел, как Сакураи эту мою писанину исчиркал исправлениями!

Косида ухмыляется:

— Подумаешь! Я недавно такую же бумагу писал, так Сакураи ее еще хуже исчиркал, вообще черного цвета не осталось, только красный!

Через несколько дней Сакураи отвозит нас с Косидой в храм Осака Тенмангу — он там что-то реставрирует. Снаружи — ничего интересного. Но внутри классно: всякие галерейки, дворики, залы. Все очень свеже-заново-чистое: традиционное, но с кондиционерами. На стене висит групповая фотография: храмовые служители и реставраторы выстроились в два ряда на фоне главного павильона. Посредине торчит Сакураи.

— Вот это я, видишь, — объясняет мне Сакураи, показывая фото.

— Вижу, я вас сразу заметила!

— По росту, да? — гордо спрашивает он.

— Нет, по ушам!

(И то и другое у Сакураи явный отличительный признак: он действительно намного выше всех остальных персонажей на фото. Но и уши его лопоухие тоже издалека заметны.)

— Вот вечно ты так! — Сакураи делает вид, что обиделся.

Я между тем пробираюсь в алтарь и усаживаюсь скрестив ноги, словно статуя божества.

— Хорошо тебе там? — спрашивает Сакураи.

— Ага, супер!

Сакураи садится по-японски [47] на пол с той стороны, где обычно находятся молящиеся, важно хлопает два раза в ладоши и кланяется:

— Поняла? Или как? Два раза хлопаешь в ладоши, потом кланяешься и еще раз хлопаешь в ладоши! Давай повторяй!

После Фудзи у меня все еще жутко болят ноги. Просто хоть ори. Но я все-таки сажусь и рожа у меня при этом холодная, самурайская. Потом я, так же как он, два раза важно хлопаю в ладоши и собираюсь кланяться. И в этот самый момент у меня в голове всплывает видение дикарского племени тимбукту — где все они черные, с клыками, продетыми в носы, и в юбочках из мочала. Боль подавить можно, а вот смех — дудки. Поклон у меня не вышел, вместо этого я хрюкаю, упираюсь лбом в татами и давлюсь от смеха.

— Да хватит тебе ржать, ну обычай такой, надо хлопать и кланяться! — говорит Сакураи и вдруг медленно заваливается с колен на бок.

— Эй, сэнсэй, вы чего это???

Сакураи смеется, лежа на боку в своем светло-сером строго-деловом костюме на соломенном татами перед алтарем:

— Ничего, ничего, просто у меня ноги болят, я, знаешь ли, тоже нечасто в таком виде восседаю!

На обратном пути спрашиваю:

— Сэнсэй, я ту вашу книгу про замки утащу, можно?

— Хорошо! — отвечает Сакураи по-русски.

Я таращусь на него:

— Откуда такие знания?

— Да ты же так всегда по мобилке отвечаешь! Я давно понял, что это значит «о’кей»!

Шпионы, кругом одни шпионы! Не один только Сакураи, еще и Манас! Он вернулся из Индии и тоже вдруг начал проявлять исключительные успехи в русском языкознании. При нем уж и не скажешь ничего — понимать начал. Недавно выучил несколько премилых фраз: «Я тебя люблю» и «Миллион поцелуев». Теперь кого из русскоговорящих ни встретит, сразу кидается с признаниями. Мы с Машей долго пытались выловить того, кто его этому научил. Сперва у нас ничего не выходило, но потом «учителя» все же поймали. Им оказалась Саша. Но это еще цветочки. Вскоре Манас выучил новый шикарный ассортимент: «дурак» и «дура», «жопа» и «копец». Теперь его мобилочные послания (английскими буквами) стали отличаться подлинной художественностью. Например: «Zdrastui my dear zoppa! Million tibe poseluev and roses, ya chebya lublu. Kopets!» Этот шедевр я специально переписала в нестираемый мобилочный фонд, от кого еще такую прелесть удастся получить!

А вот с японским языкознанием у Манаса гораздо хуже. Точнее, у парня вообще не языкознание, а скорее — языконезнание. Он просто не учится. Он по-японски такое говорит, что волосы дыбом встают. Но почему-то без труда разруливает любые проблемы в общении. Вот недавно поехал Манас в аэропорт встречать какого-то индуса — его папа попросил встретить этого человека и посадить на поезд до Токио. Этот индус почему-то не говорил по-английски. Вы такое когда-нибудь видели? Когда Манас приехал в аэропорт, гостя уже пограничники мариновали с полчаса. Увидев Манаса, они обрадовались. Что уж он им там говорил, пересказать сложно, но закончил рассказывать нам про это происшествие такой вот фразой: «Я, конечно, знаю, что я идиот, но уж идиотистее этого индуса я никого в жизни не видел, так что по сравнению с этим самым идиотистым в мире идиотом я не идиот, а просто гений!» Потом этот гений принес нам прослушать кассету с записью его работы в лингафонном кабинете, ее, мол, сэнсэйка вернула с недовольством. Еще бы! Я вам сейчас расскажу, как это у них происходит. Сперва там им на пленке повторяют какую-то грамматическую конструкцию, потом даются разные слова, которые самим надо в такую же конструкцию собрать, и это все тоже записывается. Вот что мы прослушали в записи Манаса: